Чикагская быль
Немного странное и будоражащее воображение название “Диван” эта улица на окраине Чикаго получила не от иммигрантов из России, в изобилии на ней проживающих, а, совсем наоборот, от местных аборигенов. Эти самые аборигены так, на свой манер, произносят благородное английское слово “Devon”. Но им-то, аборигенам, невдомёк, что для русского человека диван – это не просто так. Диван для русского человека – это центр бизнеса и культуры, а также место приятного времяпрепровождения. Наверно, поэтому многонациональный русскоязычный люд избрал улицу с таким названием для привычных ему дел. На Диване для русских есть всё. Иммиграционные конторы, продуктовые магазины с ассортиментом Елисеевского в лето московской Олимпиады, аптеки, рестораны. Для эстетов – книжные магазины, видеопрокаты и, конечно, кафе “Аркадия”, стилизованное под общепитовскую столовку с холодными шницелями в витрине и размалёванной официанткой в несвежем переднике и мокрой тряпкой неопределенного цвета в руке.
Трудно представить себе, чего не было на Диване. Но представьте, не было! Эти чем-то была грузинская пекарня. Может кому хачапури, лаваш или, к примеру, лабиани и сто лет не нужны, но Дато был не из тех. Дато, как и любой настоящий грузин, без лаваша не мог сесть за стол. Хотя, сесть, впрочем, мог бы, но приступить к трапезе – увольте. Это всё равно, что лечь в постель, без блондинки. Лечь можно, а дальше будет то же самое, что обед без лаваша. И Дато понимал, что дальше так жить нельзя. Ещё, как бывший советский гражданин, он понимал, что нельзя сидеть и ждать милости от природы. И он решил не ждать. Он решил открыть настоящую грузинскую пекарню – с печкой-колодцем, с вывеской по-грузински, а чтоб было совсем уж по-взрослому, решил выписать из Грузии настоящего пекаря.
Пекаря звали Бесо. Был он великолепен. Высокий, красивый, с усами, да ещё, в придачу, потомственный князь. Встречали Бесо в Чикаго, как родного. Его провели по всему Дивану, а потом торжественно внесли на руках в пекарню. Вечером в ресторане “Тбилиси” в честь Бесо был дан умопомрачительный банкет, а когда гости разошлись, Дато подарил Бесо костюм. Вполне логично, что не каждый костюм может служить знаком уважения грузинскому князю. Понимая ответственность ситуации, Дато постарался не ударить в грязь лицом. Поэтому, костюм был от Версаче. Бесо он сразу понравился – сидел ладно, да и с первого взгляда было ясно, что пошит он был не на Первой Московской швейной фабрике. А уж когда объяснили, кто такой Версаче и кому он шил наряды, Бесо даже растрогался.
Бесо был настоящим профессионалом. Национальные хлебобулочные изделия выходили из его рук сотнями и тысячами в день и немедленно съедались жителями Дивана, которые быстро поняли, что затея Дато – это не просто шовинистическая прихоть, а ценное и вкусное начинание, а если американцы не понимают, так сами виноваты. Пусть давятся своим поролоновым хлебом из супермаркета. Дело у Дато пошло – любо-дорого взглянуть. За гастрономическими шедеврами Бесо очередь занималась за полчаса до открытия, а в условиях свободного рынка, надо сказать, очередь можно было увидеть только в государственное учреждение, или ювелирный магазин. Но это было так, пока за дело не взялся Бесо.
Бесо теперь знали все. Когда он, после работы скинув рабочую одежду и приняв душ, шел по Дивану в модном своем костюме, все узнавали его, жали руки, спрашивали, как на Родине, и, конечно, хвалили костюм. Бесо тогда объяснял: “Это мине Версаче пашил. Он мине, как брат”.
И всё шло своим чередом. Бесо без устали пёк хлеб и хачапури, благодарные жители Дивана и окрестностей щедро меняли свои кровно заработанные твердые и свободно-конвертируемые доллары на мягкую, как пух под крылом гусёнка, продукцию потомка древнего рода, а Дато, соответственно, богател. Идиллия продолжалась до того дня, когда весь мир потрясла страшная новость о том, что Версаче, великий модельер и названый брат Бесо, пал от пули маньяка на мраморной лестнице своего особняка в далёкой Флориде. Услышав об этом, Бесо почернел от горя. Он перестал улыбаться и всё время, переставляя подносы с тестом, или заглядывая в печь, горестно причитал в полголоса по-грузински.
Вечером того же дня Бесо, разбитый страшным известием, возвращался домой. На углу Дивана и улицы Моцарта, покорно ожидая возможности пересечь перекресток, Бесо сначала и не обратил внимания на пытавшегося с ним заговорить старика. Но старик был упорен. Этот старик, надо сказать, славился своим упорством и, вообще, был личностью в своем роде примечательной. Звали его Шурик Паваротти. Своё прозвище он получил нескольго лет назад, когда невзначай признался, что ставил знаменитому тенору голос. Шурик, по его словам, был талантлив не только в музыке. Время от времени он потрясал воображение собеседников воспоминаниями о том, как он учил Левитана рисовать, вместе с Дюком закладывал родную Одессу, участвовал в написании Апрельских тезисов, подсказал Попову идею беспроволочной связи и, даже, представьте, в ранней молодости помогал Сизифу катить камень. Один раз, когда речь зашла о племени Масаев, которые ходят с копьем на льва, он даже было начал говорить о том, что раньше он был Масаем, но осёкся под ошеломлёнными взглядами слушателей.
Только после того, как Шурик третий раз дернул Бесо за рукав пиджака, тот пришел в себя.
- Бесо! На Вам, таки лица нет. Или шо в семье? – участливо произнес Шурик.
- Э-э-э, нэ спрашивай. Какой-то шакал убил Версаче. Он мине бил, как брат, – горько покачал головой Бесо.
- Версаче? Шо Ви говорите?! Шо, прям совсем убил? А ведь мы с ним делали коллекцию для принцессы Дианы, представляете?
- Он мине кастюм пашил, – успел вставить Бесо.
- Шо Ви говорите? Вот этот костюм? Бесо, не убивайтесь так, это повредит на ваши нервы. Шо мы здесь все тогда будем без Вас делать? К тому же, это Версаче был голубой, пусть земля ему будет пухом.
- Как голубой? Я же видел, нармалный, белый весь.
- Ой, Бесо, шоб я так жил, ви шо не знаете, шо такое голубой? Так слушайте мне сюда, голубой – это который это… И Шурик красноречивым жестом показал, что такое голубой.
Глаза Бесо налились кровью. Он схватил Шурика за грудки и поднял над землей.
- Сам ты пидар! Он мине, как брат, он мине кастюм пашил! – с чувством сказал Бесо, – Пасматри на себе! Уже седой весь, а на хароший человек такой вещь гаваришь!
- Бесо, ну шо Вы! Я Вас так уважаю! Или я когда-нибудь в своей жизни соврал, кроме как жене? Вы меня лучше поставьте обратно и спросите у людей, или Версаче гомосексуалист.
Бесо поставил старика на землю. В полном смятении он обвел взглядом собравшихся зевак и хипло спросил: “Пидар?” Все зрители опустили глаза. Кто потрусливее не хотел повиснуть, как Шурик, в могучих руках пекаря, а кто с пониманием, не хотели ещё больше раздавить Бесо известием, что, таки да, пидар. Но Бесо всё понял. Пробормотав “шени траки могитхан”, он, сам не свой, побрел к винному магазину.
Дома, выпив в одиночестве пол-бутылки Смирновской, Бесо снял костюм и разорвал его в мелкие клочья. Потом он допил остальное и забылся тяжелым сном. Наутро Бесо собрал то, что было когда-то предметом его гордости и символом уважения диванной общественности к его персоне, он решительно двинул в пекарню. Там, открыв пинком дверь, он швырнул эти самые клочья в лицо ничего не понимающему Дато и, глотая слезы, крикнул: “Я думал ты мине брат! Я тебе любил, я тебе уважал, я за тебя задушил би любой, кто плохо би про тебе подумал! А ты решил у тебе чувство юмора, да? Одел мине в кастюм пидара? Я князь, а ты сдэлал, чтоби на мне вся Самтреди смеялся?”
На прощание Бесо плюнул в печь и уехал в Грузию. Дато потратил недельную выручку на телефонные переговоры с Самтреди, пытаясь убедить Бесо вернуться. Но не смог. Есть вещи, которые не прощаются. Есть вещи, которых не купишь за деньги. Есть пословица – не плюй в колодец – вылетит, не поймаешь. И есть Диван, на котором теперь хачапури по вкусу напоминают воблу, а лаваш удобно подкладывать под ножку стола на неровном полу. Прости нас, Бесо!